"Это было в 1943 году под Сталинградом. В тот памятный день я, будучи командиром батареи, расположился со своим расчетом на территории военного аэродрома. В транспортном самолете мы сделали себе жилье. Мимо нас день и ночь шли колонны пленных немецких солдат. Однажды конвоир остановил колонну пленных.
Два немецких солдата вели своего изнемогшего товарища. Он уже почти не передвигался; его просто волочили. Конвоир сказал нам, что до поезда его не доведут и лучше всего умирающего пленного расстрелять. У конвоиров патроны были на счету, поэтому он попросил нас артиллеристов расстрелять и похоронить немецкого солдата.
Нам тоже надоела смерть, но неподалеку оказался повар, который еще мало испытал войну. Он взял парабеллум и приготовился стрелять. Немецкий солдат стоял на коленях и о чем-то просил. По его виду мы поняли, что он хочет помолиться. Предсмертное желание нужно было исполнить и солдат молился. После двух минут молитвы он еще раз поднял глаза к небу, затем опустил голову. Повар приставил к виску пленного пистолет и нажал на курок. Все услышали щелчок бойка, но выстрела не последовало - осечка. Он вынул патрон и в патронник зашел другой патрон, однако и с ним пистолет дал осечку. С третьим патроном произошло то же самое. Увидев это, я крикнул: "Отставить!"
Увиденное смутило нас. Артиллерийский техник вынул из пистолета оставшиеся патроны, поднял со снега те, с которыми пистолет давал осечку, зарядил их в тот же пистолет и три раза выстрелил в воздух.
Мы много видели смертей и чудес, но происшедшее перед нашими глазами шокировало всех присутствующих: значит Бог не хотел, чтобы этот человек умер! Мы затянули его в самолет, принесли спирта, растерли его, согрели у буржуйки.
Пленный уснул, а затем мы отправили его в санбат. Это был тот момент в моей жизни, когда я впервые понял, что я - ничтожество по сравнению с силой, которая регулирует жизнь людей. В то время мне было 20 лет.
Мне было семь лет, когда от голода умерли мои родители. Детские дома были переполнены и меня с еще одним мальчиком определили к полуслепой пожилой женщине. Летом я работал в колхозе, а в остальное время ходил в школу. В четырнадцать лет мне чудом удалось устроиться в одно из ФЗУ (фабрично-заводское училище) в Киеве. Месячной стипендии хватало на одну "французскую" булочку и на сто грамм конфет-подушечек. Слава Богу, на Крещатике была столовая, в которой был бесплатный хлеб. Мы покупали за одну копейку полстакана чая, а хлеб стоял на столах. Такого обеда нам хватало на двое суток.
По окончании московской полковой школы в начале войны, я, в качестве командира орудия, был направлен на оборону Москвы, затем под Сталинград. Нам было не легче, чем находящимся в окружении солдатам армии Паулюса. Немецкие войска имели хорошее снабжение, перебрасываемое им по воздуху. Однако со временем преимущество оказалось на нашей стороне. Наши агитбригады с помощью громкоговорителей предлагали находящимся в окружении румынским, итальянским и немецким солдатам сдаваться в плен. Вскоре тот день наступил, когда Паулюс дал приказ о капитуляции, и тысячи голодных обмороженных солдат стали строиться в колонны. Та зима была суровая, морозы нередко были ниже тридцати градусов. Нас обуяла радость победы, радость оттого, что не стреляют, что можно уже подумать о жизни. Случилось так, что кто-то из наших солдат нашел метиловый спирт и многие из моего отделения напились его. Вскоре выпившим стало плохо. Из девяноста солдат в живых осталось десять. Я не употреблял алкоголь вообще и это спасло мне жизнь.
Временами я задумывался о бессмысленности войны, о смысле жизни, но, ничего не зная о Боге и о Библии, каждый раз приходил в тупик. И тут этот случай с пленным немецким солдатом... Это событие навсегда врезалось в мою память. В 1944 году я был ранен под Харьковом и попал в госпиталь.
По окончанию войны я учился в Ленинграде, работал начальником отделения милиции, затем окончил Московскую Академию МВД и получил назначение на более высокую должность. Работа, которую я исполнял, требовала исключительной рассудительности, т.к. от моего решения часто зависели судьбы людей. В условиях того времени существовало два закона: партийный и государственный; но партийный стоял выше.
Атеистом я так и не стал. Когда я анализировал свою жизнь, то не сомневался, что Бог есть. Каждую ночь в четыре часа утра я просыпался, "прокручивал" в своем сознании события прошедшего дня, мысленно обращался к Богу за мудростью и советом.
Выйдя на пенсию, я особенно явственно ощутил в душе огромную пустоту. В поисках выхода я взял в руки Библию. Вначале она не открывалась мне. Это сейчас я понимаю, что следовало начинать чтение с Нового Завета. В Ветхом Завете мне нравилось повествование о патриоте своего народа Есфири. Особенное внимание привлекал Давид. Мне запало в душу, что Давид, могущественный царь, склонял перед Богом колени и говорил о себе, что он раб Бога. "А кто же я тогда?" - думал я о себе.
Я помню ту ночь, в которую до утра не сомкнул глаз, перелопачивая все уголки своей памяти и совести. Утром я созвал своих детей, жену, встал на колени и сказал: "Я стою перед Богом и прошу о прощении; простите и вы меня". Я не могу передать словами того, что произошло при этом в моей душе. Явственно и четко звучало в моем сознании: "Это наконец то, что ты искал, чего тебе не доставало всю жизнь." В воскресенье мы с женой пошли на богослужение в баптистский Дом Молитвы. Мой родственник посещал его и рассказывал мне о нем. Тридцатого ноября 1991 года я принял святое водное крещение."